Игорь Тихорский - Лунный свет[ Наваждение Вельзевула. "Платье в горошек и лунный свет". Мертвые хоронят своих мертвецов. Почти конец света]
Прикончив бутылки, мы снарядили гонца еще за парочкой, и я снова как бы невзначай вернулся к пожару.
— Москвичка эта, Света, уж больно приятная девчушка. Вот кто небось старался на пожаре?
— Да все старались, — сказал Федор. — У нас народ такой: как до серьезного дела дойдет — все грудью встают. — Язык у него заметно заплетался. — Только этот алкаш Михеич один суетился с похмелья, мы его шуганули, евонная баба и увела бедолагу.
— Михеич, сторож, что ли? — спросил Юра. У собутыльников наших явно малость ослаб контроль над сдерживающими центрами.
— Ой, гад! Я на него две бадьи из колодца вылил, — сказал третий собеседник, Володя.
Все рассмеялись. Тема пожара вроде была исчерпана, мужики заговорили все сразу и каждый о своем. Пьянка помаленьку затухала.
Мы с Юрой, сославшись на необходимость выспаться перед дорогой, еще разок сходили в парилку. Постояли под холодным душем и отправились на свой постоялый двор. Утром фотограф доставил нам полный комплект снимков. Он, очевидно, действительно не спал, но выглядел довольным. Я щедро рассчитался с ним, и мы отправились в Вологду на том же заслуженном львовском автобусе.
В гостинице нас ждала записка от Кузьмина: «Коль найдется время, прошу оказать мне честь и отметить вместе со мной небольшое, но знаменательное событие».
Дежурная, вручившая нам записку и, конечно же, успевшая ознакомиться с ее содержанием, сказала:
— Небось Кузьмин на свое пятидесятипятилетие приглашает? Он его уже вчера отметил, так что вы опоздали. Правда, отметил — громко сказано. Пригласил пару стариков-старожилов, и все дела.
— Ну такое событие не грех и продлить, — бодро ответил я. Мы переоделись и позвонили Ивану Васильевичу.
Поздравления наши он принял спокойно, потом сказал:
— Я свои дни рождения не отмечаю никогда. Но здесь случай особый, а потому милости прошу ко мне хоть сейчас.
Скоро мы сидели за столом у Ивана Васильевича, на котором никакого праздничного угощения не оказалось.
Кузьмин был серьезен, и в словах его чувствовалась даже торжественность.
— Итак, свершилось, дорогие гости! Пока вы гостевали в Светлозерске, мне доставили последние из интересующих вас предметов. Всего сто сорок предметов столового и чайного сервизов местного завода, произведенные на свет Божий в конце XVIII века. Четыре тарелки, насколько мне известно, у вас. Итого могу передать вам 136 экспонатов ценнейшего русского фарфора.
Я молчал. Потом спросил:
— Ну а как и откуда вам их доставили?
— Во-первых, это моя коммерческая тайна, во-вторых, секрет коллекционера. Однако, понимая, что вопрос щекотливый, лично вам могу сказать. Привезли мне их из Чикина, откуда мои люди уже с прошлой осени ездили по всем окрестным селам. Дело в том, что сервизы принадлежали купцу Бахметьеву, имение которого было разграблено в 1918 году. Однако сервизы уносили по частям. Оказалось, эти предметы главным образом хранились в двух семьях. Их берегли и прятали от чужих глаз слуги Бахметьева. Дети их, может, и продали бы с радостью, да найти не могли, хотя все лежало рядышком, упакованное и закрытое в погребах.
— Что это вы мне сказочки рассказываете? — довольно грубо перебил я. — «Верные слуги», «жадные, но неудачливые дети».
— Однако так оно примерно и есть. Дети еще при жизни родителей разъехались, но, наслышанные о припрятанных сокровищах, после войны вернулись. Поискали, поискали, да и бросили. А я дневничок нашел Петра Максимовича Федорова — дворецкого Бахметьева, он единственный тут грамотный был. И нашел я его в бумагах старых, свезенных со всего края в Светлозерский музей, еще когда его организовывали. Да и припрятал. Как чувствовал, что случай еще подвернется. Правда, говорилось в записях, четыре тарелочки сперли из дома Бахметьева еще раньше. Я уж думал, что не найду их. Однако пошустрил, пошустрил и… В общем, забирать будете?
— Будем! — решительно сказал я, хотя ни на грош не поверил рассказу Кузьмина.
— Может, пересчитаете? — предложил краевед.
— Если они у вас упакованы, то не будем.
— Упакованы, упакованы, а как же!
В цене сошлись на двенадцати тысячах долларов. Я похвалил себя за прижимистость в тратах, мы рассчитались и расстались. Всю дорогу я трясся за свой груз, из-за которого мы решили ехать поездом, чтобы не сдавать в аэропорту в багаж, хотя коробка была не так уж и велика.
Но, слава Богу, через три дня мы с Юрой доставили коробку ко мне на квартиру.
Оставшись один, я позвонил Евграфу Акимовичу, который, выслушав меня и поздравив с успешным завершением миссии, сказал:
— Ну, можешь увольняться из «Мефисто».
— Да что вы, Евграф Акимыч, сейчас все только начнется!
— Вряд ли, — ответил Акимыч. — Михальченко убит.
Глава шестнадцатая
Едва переодевшись, я выпил кофе и, на ходу доедая бутерброд, помчался к Акимычу. Благо, было воскресенье, и он сидел дома.
Встретил он меня хмуро. Мы засели на кухне, и скоро я знал все, что мог мне рассказать старший следователь.
Михальченко убили выстрелом в затылок в квартире на Васильевском. Сейф в стене был разворочен и пуст. Иконы унесены. Случилось это пять дней тому назад.
Официальная версия — убийство с целью ограбления. Однако ребята из ФСБ говорят, что, возможно, это месть. Буквально через пару дней после убийства они взяли все ядро банды, которая занималась контрабандой опия-сырца. Перед этим выяснили все пункты складирования, причем оказалось, что два пункта активные, а третий законсервирован. И этот третий был на книжном складе издательства «Мефисто». При жизни Николаева и благодаря экспедитору Коле Власову он был одним из самых надежных. Сам Михальченко сначала возражал против связи с наркобандой, но Николаев сумел уговорить его и передавал другу некоторую сумму в благодарность за хранение. После смерти Никиты Михальченко решил порвать с бандой, выгнал с работы Колю и даже предлагал отступного представителям «Пророка» в обмен на то, что его оставят в покое. Что было дальше — пока неизвестно. Предположительно «Пророк» сначала согласился, но потом планы боссов изменились, а Михальченко продолжал упорствовать, грозя разоблачением. Результат понятен. Люди «Пророка» с «предателями» не церемонятся.
— А убийца? — спросил я и тут же понял, что сморозил глупость.
— Убийцу будем искать вместе, — ответствовал Акимыч. — Кто знал о квартире на Васильевском?
— Наверное, немало людей. Хотя и вряд ли много, — очень глубокомысленно заметил я.
— Да… — задумчиво протянул Акимыч. — Что-то там в Светлозерске с тобой произошло, умнеешь на глазах!
— Прошу прощения, Евграф Акимыч. Там действительно много чего произошло, рассказывать долго.
Просидели мы с Акимычем часа три. Самое важное для меня решение: с увольнением пока повременю, съезжу в Москву, узнаю о результатах экспертизы образцов, привезенных Катушевой, и для пущей верности из привезенной коллекции тоже несколько экземпляров свезу в Москву, чтобы здесь, в Питере, особенно не светиться.
А там видно будет.
В тот же день я позвонил Милите Альфредовне, выразил соболезнование, она поблагодарила и предложила навестить их через три дня, поскольку — девятый день. Я заверил ее, что буду.
В издательстве внешне все было спокойно. Семенцов взял бразды правления в свои руки, но Тома по секрету сообщила: в коллективе — разброд и шатание, никто не знает, что дальше будет.
Людмила Валерьевна, обедая со мной, была явно в расстроенных чувствах, и когда я упомянул о поминках, вспылила: «Ох уж эта Милита с ее Василием». Я несколько растерялся, но Людмила уже взяла себя в руки и, доедая гуляш, молчала.
Зато Тома, когда я ей пересказал сценку за обедом, поведала, что слух идет вполне серьезный, будто Милита собирается выйти из акционеров, забрав весь капитал, а Василий по пьянке где-то проболтался, что, как только сорок дней минует, они с Ми литой поженятся и Василий откроет свое сыскное агентство.
— Ну, ребята! — только и сказал я.
У Семенцова я спросил, что делать с сервизом.
— А что ты у меня спрашиваешь? На то вдова есть. — Слово «вдова» Дима произнес так, что это прозвучало, как «змея». Потом подумал и добавил: — Хорошо бы прибрать сервизик, чтоб ей не достался. Но я пока это дело не продумал. Подержи у себя.
На девятый день сотрудники, не все, конечно, но по крайней мере «руководящие», собрались на Петроградской.
Нас снова встречал Василий, на этот раз в черном костюме, при галстуке. Вел он себя довольно свободно, я бы сказал, как хозяин. Милита была в черном платье, строгая, но словно помолодевшая.
Гости, как всегда поначалу, вели себя тихо и чинно. Но, помянув хорошего человека и благодетеля, постепенно, по мере вливания изысканных горячительных, оживились, и я, почувствовав, что поминки начали превращаться в заурядную пьянку, решил смыться.
